Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

– Угум, – мычу я.

– У нас с ним… ничего нет.

И Медведь, наш водитель, о нем я позже подробнее расскажу, в этот момент поперхнулся – так, невзначай.

– Больше ничего нет, – добавляет Лана. – Ты же знаешь, я не думала, что ты на самом деле приедешь. Что ты реальный!

И тут у меня что-то в голове переклинило, замкнуло… И я словно падаю в пропасть. Медленную. Черную. Из простыней, скручивающих твое тело в тупом онемении. И эти простыни тебя душат – так, что при вдохе болит в груди и кажется, что сейчас что-то внутри надломится.

– Ты что-то скажешь, Леннон? Тебе, знаешь, в любом случае придется считаться с моими странностями… а ты думал, у меня их нет? Это, может, в окошке зума их не видно было. А так они есть. Не сомневайся во мне, – говорит. И как ни в чем не бывало надевает наушники, ныряет в свою музыку… будто этого разговора и не было.

До сих пор не понимаю, как у тебя так все просто выходило. Любая сложность и преграда для тебя – что растопленный воск, из которого ты лепишь что захочешь.

– А Костя хороший. Вы с ним еще подружитесь, – добавляет Лана, уже слушая музыку. Так на полтона громче говорит, давая понять, что ответ мой ей не нужен, потому что там у нее уже во всю «Sonic Youth» трещит. И улыбается еще – как девственно-чистое и прозрачное облако.

Да, короч, о том, как мы оказались в техничке и кто такой Медведь. Ну вот мы проснулись в Минске. Костя разрушил нашу идиллию. Лана покидала шмотки в рюкзак. И мы втроем, вместе с чертовым Хавьером Бардемом, выдвинулись в гараж. Там уже встретили остальную часть банды, загрузили шмот в техничку и двинулись в сторону Литвы, где должны были встретить Рупу – главного члена банды. О нем чуть позже, потому что это человек-человечище и я даже не знаю, как к нему относиться, обнять или столкнуть с горы в бушующий океан. Он разрушил мою жизнь до основания и заставил возродиться, как гребаную птицу феникс. Но сперва представлю наших ангелов ада.

Ангелы ада, или Немного литературной теории

Даже не знаю, как начать. Я ведь только первый курс на филфаке окончил, а наш профессор Борев по литературной теории мне уже изрядно успел поднасрать. Сам-то он вполне ничего, такой эксцентричный старичок-нарцисс, мешающий цитаты из классики с историями о своих любовных похождениях. Травил байки, как он встречался с Иосифом Бродским и они там с какими-то дамами во Флоренции смотрели рассветы на берегу Арно. Ну это река такая. А Бродский – известный поэт, на «Ютьюбе» его много. Он там таким заунывным голосом вещает. Не люблю я такое, знаете, когда вот ты с человеком встречаешься, он нормально с тобой общается, а потом начинает читать стихи таким голосом, будто труп оживить хочет. Вот мое любимое:

     Дева тешит до известного предела —

дальше локтя не пойдешь или колена.

Сколь же радостней прекрасное вне тела:

ни объятья невозможно, ни измена!

Мы много про эти строчки спорили с Ланой, я топлю за удовольствия, которые мы можем получать от любви, хоть у меня с Ланой тогда еще ничего и не было, но представлять-то я могу. А Лана, наоборот, зацепилась за это «прекрасное вне тела» и вешает мне, что настоящее чувство, оно там, где и не дотронешься. Оно как медитация, говорит. И руки складывает, ладошка к ладошке, буддистка типа, и смотрит на меня.

Сорян за проброс. Так вот, про Борева и его литературоведение. Почему он поднасрал-то. И я сейчас даже не знаю, как рассказать про нашу мотобанду, ангелов ада, с которыми я провел незабываемые две недели. Борев сказал, что если вводишь в повествование персонажа, то он обязательно должен какую-то роль сыграть. Ну какую роль сыграл Медведь, который постоянно накуривался, или Леха, наш механик, который ничего, кроме глупых шуток, за две недели толком не сказал? А гонщик Аксель, который тихонько улыбался, будто знает что-то такое о жизни, о чем никто, кроме него, не догадывается, и вообще не сыграл никакой роли в этой истории? Что мне с ними делать? Подскажите, многоуважаемый профессор теории литературы и воспоминаний о полуголых нимфах из шестидесятых прошлого века? Никто из моих товарищей никакого ружья в первом акте не подвешивал, никакой управляющей идеи у Лехи, который только про телок говорил, не было. Хотя что я говорю? Ружье-то было. Духовушка. Скажите, профессор, если я духовушку подвешу, прокатит?

Бах-бах!

Ух-ха-ха-ха!

Леха плотно прижал приклад к плечу, повел прицел, и снова ба-ах. Леха – первый член нашей команды. Когда мы приехали в гараж, он стоял в семейных трусах, старой футболке «AC/DC» и из духовушки стрелял по голубям.

Лана толкнула его, он осекся, промахнулся, и где-то там зазвенело стекло. Леха обернулся, всучил ружье Лане, а та наставила на него:

– Еще один голубь, сука, – и я тебя пристрелю, ты понял?

– Да-да, бейб, все норм, ты чё? Это просто типа тир.

– Они живые, у них душа есть, в отличие от тебя.

– Да, бейб, я и стреляю, чтобы выпустить их души.

– Типа чё? Ты совсем поехал?

– Я поеду и помчусь на оленях утром ранним… – Леха запел песню, протягивая и завывая ее под регги, в духе Боба Марли, и куда-то пошел по своим делам. И знаешь, что самое интересное? При всем при этом даже не посмотрел в мою сторону, не пожал мне руки, не сказал: «Эй, бро, добро пожаловать в клуб!» Нет для него меня, вообще не было. Будто я и есть эта самая голубиная душа, никчемная и ненужная, незаметная.

– Они же живые, вот сука! – повторила Лана.

Леха был нашим механиком, брутальный парнишка лет двадцати трех, который говорил только шутками, напевал и сочинял дурацкие песни и чаще всего употреблял слова «телка», «дала» и «мотоцикл». При этом он доставал свой смартфон и показывал голых женщин, которые сидели на его мотоцикле одна к одной, как на порносайтах. Лана в эти минуты делала кислую мину и говорила, что он сам телка, потому что если речь идет о корове и ее умственном развитии, то он к этому точно ближе, чем обнажающая свою красоту дива. Леха не спорил, потому что знал: с Ланой ему не справиться и она его затроллит в любом случае.

Леха вместе с Костей и Акселем ехали на